«Стоит объяснить, кто такой злодей»: Илья Любимов — о ролях и смирении
. РБК Life поговорил с актером перед выходом сериала «Красные линии»Илья Любимов рассказал о «Красных линиях», работе в театре и отношении к вере
16 мая в онлайн-кинотеатре Start выходят «Красные линии» — шестисерийный спин-офф хита «Бывшие», который сам по себе является независимым произведением. В сериале рассказывается история знаменитой писательницы Елены Берн, когда она только начинала карьеру и была Леной Огурцовой. Действие «Красных линий» развернется за три года до финала «Бывших» и раскроет цену стремительного взлета героини. Главные роли писателей — начинающей Огурцовой и успешного Михаила Наумова, переживающего кризис, — играют Полина Гагарина и Илья Любимов.
По просьбе РБК Life журналист и режиссер Елена Смородинова поговорила с Ильей Любимовым. Он рассказал, почему его герой — не злодей, и объяснил, почему в спектаклях Петра Фоменко можно расти и спустя 20 лет после премьеры.
— Я посмотрела первые две серии «Красных линий», и у меня возник вопрос: когда это все происходит? Это Москва доковидная, Москва сейчас? Город выглядит оторванным от реальности, и я смотрела это как магический реализм — где в Москве берутся такие машины, такие писатели, которые живут в таких домах на Рублевке.
— Это не Рублевка. А писатели еще не в таких домах живут. То есть какого-то сильного положительного впечатления у вас от двух серий не было?
— Мне очень понравился ваш дуэт с Полиной Гагариной — кажется, индустрия теряет, что Полина не занимается актерской карьерой.
— Полина — большая артистка, воплощение мастерства, профессионализма и таланта.
— Я знала, что у Полины красный диплом Школы-студии МХАТ, она училась у Золотовицкого, но для меня ее игра стала открытием. Это очень любопытная история: ее героиня оказывается зажата между очень сильными мужчинами. Сначала муж управлял ее жизнью, затем другой сильный мужчина, ваш персонаж, которого, видимо, она сама себе придумала, читая его книги.
— Потом эта тема будет раскрываться, но да, не совсем у этой героини все чисто в восприятии мужчин.
Кадр со съемочной площадки сериала «Красные линии»
— Каким было впечатление от этой истории, когда вам прислали сценарий? Это спин-офф к «Бывшим», но вашего героя в них не было.
— «Красные линии» — это такой довольно условный спин-офф, но в действительности — полностью самостоятельная история. Что касается сценариев, то неизвестно, каким будет фильм даже по очень хорошему сценарию. Столько было хороших сценариев запорото режиссером и производством! И наоборот, сколько из откровенно слабых историй было блестяще снято и смонтировано. Поэтому опытные актеры делают скидку, читая сценарий. Решает совокупность факторов: режиссер, группа, состав актеров — и сценарий тоже, да. Но это одна позиция.
В случае с «Красными линиями» выбор был продиктован тем, что режиссер произвел очень сильное впечатление на пробах. Возможность поработать с Полиной мне тоже была интересна. И главная роль — человека в некотором смысле одержимого, — отказываться было глупо. Мой герой — незаурядный, в некотором смысле нездоровый, талантливый, бескомпромиссный.
Кадр со съемочной площадки сериала «Красные линии»
— В вашей фильмографии собралась уже приличная коллекция злодеев. Чем этот злодей отличается от предыдущих?
— Наверное, стоит объяснить, кто такой злодей. Злодей — это человек, принимающий определенные решения в некой терминальной стадии. Даже самый добрый и периодами положительный человек оказывается в жизни перед выбором, когда принятые им решения запросто позволяют его назвать злодеем. Уверен, что каждый, который будет читать эту статью, не лукавя, вспомнит в своей жизни такие ситуации. Михаил Наумов — не злодей. Да, у него есть определенные психопатические, или, как это сейчас модно говорить, нарциссические черты, но от типичного злодея его отличает то, что он прекрасно отдает себе отчет в том, что творит. И он сознательно идет на эти поступки. Цели, которые этот персонаж перед собой ставит, требуют жертв. Он и сам платит дорогую цену за свой выбор, и он готов ее платить.
— Каков ваш вклад в эту концепцию?
— Исследование пороков человека — самое интересное, что есть. Недаром все шекспировские трагедии строятся вокруг таких людей, которые не торопятся назвать себя хорошими и находятся в состоянии конфликта. А конфликт — это самое интересное, что может быть на сцене и в кино. Кроме того, любой талант, который и есть отклонение от нормы, интересен к рассмотрению. Заурядное в хорошем смысле слова — ровное, стабильное, неизменное, часто встречающееся, обыденное — не нуждается в представлении. Мы и так это регулярно видим и очень не любим это в себе.
Каждый, кто соприкасался с миром искусства, понимает, что повседневность не требует увеличения — она на то и повседневность. Но когда случается гром, мы все с удивлением смотрим в небо и считаем секунды от молнии до звука, когда произойдет шторм. Все это применимо и к человеческому естеству. Всегда интересно исследовать бездну, в которую погружается человек, но в наше время это исследование наиболее актуально.
Кадр со съемочной площадки сериала «Красные линии»
Главное умение актера — быть адвокатом своего персонажа. Мой мастер (Петр Фоменко. — РБК Life) говорил, что если ты играешь персонажа отрицательного, то обязательно найди, что в нем есть хорошего. Что хорошего в моем герое? Определенная дерзость, смелость.
Большинством из нас даже в самых благочестивых намерениях движет, на самом деле, страх. Часто мотивацией для бесчисленного количества человеческих решений являются самые неизменные и презираемые во все времена качества — страх, самолюбование, честолюбие.
Например, очень много актеров позволяют, чтобы страх перед бедностью управлял ими. Так вот, Наумовым движет совсем не это. Он стремится разгадать тайну, пусть даже ценой жертв, разрубить гордиев узел. Его не гнетет страх бедности, он не жаждет денег, не жаждет славы буквально. Но он хочет вернуть утраченное и поэтому бросает вызов Богу. Мой персонаж — не смиренный человек, но именно это и интересно. В конечном итоге Иаков тоже боролся с ангелом, не желая принять волю Божью, и именно это дерзновение Бог потом вменил ему в заслугу. Так вот, мой персонаж тоже дерется с судьбой, а в этом случае все средства хорошие.
— Как вы считаете, с судьбой стоит бороться или стоит попытаться найти обходные пути, а где-то и покориться?
— Преподобные отцы говорят о том, что смирение должно быть во всем. Но смирение смирению рознь. «Смирение» происходит от слова «мир», но смирение должно быть с рассуждением. Не углубляясь в богословие, скажу, что истинное смирение — это высота, это путь длиною в жизнь, и для того, чтобы научиться ему, необходимо наломать много дров. В конечном счете расплата у каждого наступает уже здесь, в этом мире. Готов бороться с судьбой, не готов смиряться — изволь заплатить.
Кадр со съемочной площадки сериала «Красные линии»
— Имя режиссера Гамлета Дульяна для меня, например, новое. Каким должен быть режиссер на киноплощадке, чтобы вам было интересно с ним работать?
— Давайте начнем с того вообще, каким должен быть режиссер. Тут важно прояснить, что сейчас в нашей кинотеатральной реальности режиссеры часто являются не режиссерами, а постановщиками, которые ставят то, что написано. Часто у актеров возникает неприятное чувство, что режиссер просто повторяет за автором. Написано, что герой кого-то любит, и режиссер говорит: «Он ее здесь любит». Это не называется режиссурой. Это такие постановщики, кураторы, помощники.
Режиссер же должен заставить актера сделать то, что ему нужно, — и чем больше режиссер, тем больше у него для этого набор инструментов, среди них и знание психологии, философии, манипулятивность, агрессия.
Режиссер должен быть агрессивным. Но это не внешняя агрессия, а умение управлять человеком, умение видеть ситуативно — этот дар, к сожалению, не приобретается. Именно поэтому многие актеры, становясь режиссерами, с успехом ставят и снимают свои работы, но их режиссура в нашей среде так и называется — актерская режиссура. Настоящих режиссеров мало. Это такое редкое качество.
— В «Мастерской Петра Фоменко» вы играете спектакли только самого Фоменко.
— Да, только Фоменко. «Волки и овцы» идут теперь в другом составе, Галя Тюнина ввела новых артистов, но мы ничего не поменяли. Хотя уверен, что Петр Наумович на это бы крепко выругался, но у нас нет другого выхода.
Актеры выросли. Но, на мой взгляд, спектакль сделан так, что они могли бы играть это еще десять лет спокойно. В нем такая мера условности и такой потенциал, что абсолютно неважно, соответствуют ли персонажи возрасту актеров. Но поскольку самим ребятам стало некомфортно это играть, а самоощущение артиста в той или иной роли очень важно, то Галя приняла это смелое решение.
Юрий Буторин, Илья Любимов и Карен Бадалов в спектакле «Египетские ночи» Мастерской Петра Фоменко
— Для вас принципиально играть только спектакли Фоменко? Или из-за кино просто не складывается?
— Не складывается по многим причинам. Нет никакого принципиального решения, но каждый раз находится какое-то очень веское внутреннее препятствие, которое не дает мне работать в предлагаемых спектаклях. Я очень благодарен нашему худруку Евгению Борисовичу Каменьковичу, который хранит традиции театра и никого ни к чему не принуждает, не заставляет. Также он очень хорошо знает, что спектакли Фоменко обладают такой структурой, что в них нет потолка для роста актера, там можно не переставая развивать свою роль. Фома говорил, что для каждого закладывает перспективу роста, давал роли на вырост. У нас спектакли растут, они живут.
Несмотря на то, что фоменковские постановки имеют жесткую структуру, в них можно, как любил говорить Петр Наумович, зализывать раны, развиваться.
— Прошло 12 лет после смерти Фоменко, а авторский театр очень уязвим перед временем.
— Естественно, естественно.
— Пик «Мастерской» в прошлом. Как вы находите для себя смыслы продолжать?
— Ну, я уже сказал, есть работы, в которых можно жить, что мы с особой любовью и вниманием, тщанием делаем. Мысль о том, что авторский театр живет ограниченное количество лет, не нова. Все репертуарные театры пережили это.
Уходит основатель — заканчивается золотая эпоха. После этого театр впадает в стагнацию. Что тут остается делать? Дистиллировать и передавать опыт и систему, которая есть в театре. Ведь каждый крупный мастер — это своя система режиссуры, свои методы постановки, работы, общения с артистами. Важно это выкристаллизовывать, важно это передавать, делиться, не замыкаться в своем знании, не хранить его, как зеницу ока, не чахнуть над ним, как Кощей, дескать, я этим владею и больше никто. Что, в принципе, с успехом и реализовывают наши актеры. Многие преподают, многим удается это знание передавать.
Илья Любимов, Полина Агуреева, Наталия Курдюбова, Евгений Цыганов. Сцена из спектакля «Бесприданница» в Мастерской Петра Фоменко
А что остается театру? К сожалению, как показывает история, скорее всего, придет новый человек, который может камня на камне не оставить от того, что было. И это, в конечном счете, правильно.
Единственное, что хочется пожелать нашему театру и тому человеку, который когда-нибудь сюда придет и, видимо, разрушит все до основания и построит новое, — все-таки понимать, что пушки к бою едут задом. Важно сделать так, чтобы не выплеснуть вместе со старыми водами ребенка.
— Вы следите за тем, что происходит в других театрах?
— Нет, я не был, наверное, лет 20. Не люблю театры и никогда не любил. Ну не то чтобы как-то агрессивно, а просто не испытывал по этому поводу восторга. В некотором смысле всегда чувствовал определенное неудобство и смущение, глядя на актеров на сцене.
— Так почему же вы пошли в артисты, а не в программисты?
— Меня пленила фигура Петра Наумовича и его команды, эта атмосфера. Мне всегда было интересно человеческое. Я это сформулировал много позже, чем начал чувствовать. Мне был интересен Петр Наумович, два совершенно невероятных мужика, которые были рядом, — Каменькович и Женовач, эти десять с небольшим артистов молодых.
Когда я смотрел их зачеты и спектакли, то испытывал восторг — даже не от постановок, а от самого факта театра. Это был гипноз их атмосферы, их бытия, их жизненной философии. На дворе было начало 1990-х, культура представляла собой перекати-поле, ветер свистел в театральных подворотнях. Новое только нарождалось, и тут вдруг возникла эта энергия, эта жажда жизни, эта, не побоюсь, энергия заблуждения, которая вся шла от мастера. Вот это меня пленило. Мне нужен был именно Фоменко в жизни. Я хорошо понимал, что если я не поступлю к Фоменко (а к нему я поступал), не окончив школу, то я не стал бы поступать больше ни к кому.
Ксения Кутепова и Илья Любимов в сцене из спектакля «Семейное счастие» в Мастерской Петра Фоменко
Меня взяли вольнослушателем и поставили условие, чтобы я сдал все экзамены в первые полгода, что я и сделал, окончив школу экстерном. Собственно, тогда это была бездомная бродячая труппа, которая чувствовала себя прекрасно. Не было никакого академизма, сами шили костюмы, сами делали декорации. Это было похоже на праздник, на тот праздник, который, наверное, и лежит в основе театра и который, к сожалению, улетучивается, когда театр приобретает платформу, академизм, постановочный план.
Сам Фоменко боялся академического театра, он даже не переехал в кабинет нового здания, когда его построили. Ему был комфортно в той щели, как он ее называл, в кинотеатре, где сейчас находится наша старая сцена. И когда мы разрослись и оформились в уже большой, стационарный московский театр, он с сожалением смотрел на то, как мы обрастаем жирком и весом.
Для Фоменко в тот период, когда я познакомился с ним, человек был важнее театра. Недаром он сам называл наш театр «богадельней». Он позвал туда всех своих старых знакомых, у нас играли уборщицы. Нас было очень мало, и мы были такой большой семьей.
Именно это меня купило в Петре Наумовиче. Он же был настоящий бессребреник — в растянутых трениках, радостный, беззубый старик. Где такого сейчас найти?
— Скучаете?
— Конечно! Это плата за общение с таким человеком. Если бы все подобное доставалось даром, оно бы не имело никакой цены. За подобную дружбу приходится платить потом, конечно.
— Кино вы смотрите, в отличие от чужих спектаклей?
— Кино я последнее время тоже смотрю нечасто. Я стал очень щепетильно относиться к тому, что я поглощаю. Мы же не едим с помойки, и соблюдаем личную гигиену, и отказываемся от того, что нам кажется вредным. Что касается того, что мы загружаем себе в голову, то почему-то у нас нет такого модного нынче понятия, как цифровая гигиена — по крайней мере, мое поколение, да и следующие, ему не научили. В какой-то момент я очень хорошо ощутил, что я не хочу все подряд заливать себе в голову.
Большинство материала, который выпускается и в котором я сам принимаю участие, рассчитано на людей куда более младшего возраста, приблизительно на подростков. А я уже вырос из газировки. И если моего сына так привлекают конфеты и он может есть их килограммами, то я уже не могу.
Содержание контента, который сейчас выходит, в лучшем случае ограничено рассуждениями 25–26 лет, но мне уже 47. Поэтому смотрю я сейчас мало. Вот недавно пересматривал «Печки-лавочки» с Шукшиным.
— Вы не смотрите то, что выходит с вами?
— Не всегда. «Красные линии», кстати, я посмотрю, мне интересно, как сложилась эта история. Но очень часто, когда ты читаешь материал, потом видишь, как он снимается, понимаешь возможности партнеров, режиссера, производства, для тебя складывается целая картина. Часто я смотрю первые 15–20 минут или серию, если это многосерийная картина, и мне хватает. Это нормально, это не в укор тому, кто это делает. Это просто отсутствие лично моей потребности.
Кадр со съемочной площадки сериала «Красные линии»
Более того, без всяких реверансов, у меня много картин, уже отснятых, но если меня честно спросят: «Посоветуй, что посмотреть из того, что у тебя есть», то я наберу одну-две работы от силы, которые действительно порекомендую посмотреть людям, чтобы они потом не пожалели о потраченном времени. И это нормально. Но что вы хотите от человека, который работает в этой профессии? Естественно, ты сразу видишь то, что простому зрителю не нужно бы видеть: все швы, все приемы.
Хотя вот в «Печках-лавочках» есть замечательная сцена, где к Шукшину и к его жене, которые играют супругов, подсаживается поездной вор в исполнении Буркова. И вот я смотрю на их игру, я понимаю, как это сделано, но та система, в которой они существуют, и инструменты, которыми они пользуются, практически утрачены. И у меня это вызывает пристальное внимание, меня это увлекает, я готов пересматривать это много раз, чтобы впитать для себя природу такой работы. Это очень серьезный уровень мастерства и человеческого и актерского самоощущения, которым современные актеры не владеют.
Что отличает современного актера? Страх перед бедностью, самолюбование и жажда самовыражения. Так вот, ничего из этого я не вижу, когда смотрю на игру Буркова и Шукшина. Они руководствуются совершенно другими причинами.
Энергия их существования на площадке стоит на других камнях, на другом фундаменте. Вот это интересно, это меня оживляет, обогащает.
— Вы человек воцерковленный. Не бывает ли у вас внутренних конфликтов в работе? В тех же «Красных линиях» во второй серии есть весьма откровенные сцены.
— Тут ответы лежат на поверхности. Есть работа, а есть то, что связано с состоянием твоей души, жизни души. Естественно, одно — то, что связано с твоим духовным здоровьем, — оно перекрывает и накрывает всю твою жизнь. Не человек для работы, а работа для человека. А все, что касается вопросов веры и взаимоотношений с небом, — это как раз то, что имеет отношение к человеку, к его естеству и духу.
Что касается съемок, то все же знают, что процесс не имеет ничего общего с тем, как это выглядит. Даже дети в школе знают, как с помощью монтажа и нужного ракурса выдать желаемое за действительное.
Кадр со съемочной площадки сериала «Красные линии»
— Но, может, у вас есть требование, чтобы в откровенных сценах участвовал дублер.
— Мы рассказываем историю. Если мы будем экранизировать Библию, то кто-то должен будет сыграть Иуду. Первые театры на Руси появились именно с подачи святителя Дмитрия Ростовского, играли в них монахи. И монахи там играли и блудниц, и апостолов, и плохих, и хороших, и убийц, и деторастлителей — в общем, всех-всех-всех персонажей, коими изобилует Священное Писание.
В Ветхом Завете есть такие сцены, такие диалоги между Богом и людьми, что у неподготовленного человека волосы встанут дыбом. Ну, собственно, именно поэтому становится понятно, почему пришел Христос и в очень обтекаемой форме сказал, что я пришел не нарушить закон, но исполнить. Но есть некоторые нюансы. (Смеется.)
— По вашим интервью кажется, что вы достаточно ревностный христианин.
— Нет, что вы, что вы, это, конечно…
— Возможно, коллеги усугубили.
— Да, нужный ракурс для печатного издания, тем более глянцевого. А еще вот какой момент. Я поздно пришел к вере, в 28 лет, и, собственно, все периоды неофитства, кардинальных ортодоксальных решений и позиций, которые человек переживает в юном возрасте, я переживал человеком зрелым. Конечно, это в некотором смысле ускорило процесс, но стадии эти никто не отменял. Теперь я совершенно по-другому понимаю некоторые вещи, и категоричность моя ушла.
Неофит обычно смотрит вокруг, а настоящий христианин сконцентрирован на собственных ошибках. К этому пришлось прийти, и слава богу, что этот путь продолжается до сих пор.
