«Пел всем людям о России». Федор Шаляпин — в воспоминаниях современников
. К 150-летию великого русского артиста
«Портрет Ф. И. Шаляпина», Борис Кустодиев (1922)
Со дня рождения Федора Ивановича Шаляпина 13 февраля исполняется 150 лет. Обладатель уникального баса воплотил в себе все противоречия русской действительности. Он был выходцем из крестьянской семьи и дружил с представителями русской и европейской аристократии. Начинал петь в церковном хоре, а во взрослой жизни выступал на самых престижных мировых сценах, по всей Европе и в Америке. Был счастливо женат на приме итальянского балета Иоле Торнаги и имел шестерых детей, но фактически оказался двоеженцем, сблизившись с Марией Валентиновной Петцольд. Получил абсолютное признание на родине и звание народного артиста республики, а умер в эмиграции.
Шаляпин прославился не только удивительным голосом (у него был одновременно мощный, бархатный и при этом высокий бас), но и умением перевоплощаться на сцене. Причем он сам придумывал свои образы: Мефистофеля в опере «Фауст» Шарля Гуно, Ивана Грозного в «Псковитянке» Римского-Корсакова, Мельника в «Русалке» Даргомыжского, Бориса Годунова в одноименной опере Мусоргского. Его репертуар насчитывает около 400 произведений.
Федор Шаляпин в роли Бориса Годунова
Артист сам себя гримировал, нанося грим не только на лицо, но даже на руки и тело. И здесь в полной мере проявился его талант живописца и скульптора. Шаляпин дружил с лучшими художниками своего времени: Врубелем, Коровиным, Серовым, Поленовым, Виктором и Аполлинарием Васнецовыми. Хорошо известны его портреты кисти Кустодиева, Репина, Серова, но немногие знают, что и сам певец прекрасно владел кистью и карандашом, делал стремительные наброски друзей и собственные карикатурные изображения.
Федор Иванович Шаляпин скончался 12 апреля 1938 года в Париже, лишь полвека спустя его сын Федор добился разрешения перезахоронить прах отца на Новодевичьем кладбище. В Москве на Новинском бульваре с 1988 года работает музей-усадьба великого артиста, здесь он прожил с 1910 по 1922 год. Инициатором его открытия стала супруга певца Иола Торнаги, сохранившая коллекцию сценических костюмов и личных вещей мужа. Она же, а также другие современники Шаляпина, могут лучше всего рассказать о том, каким он был. Вот некоторые выдержки из их воспоминаний.
«Слабо развиты верха. Пускай пока привыкает к сцене годика два». (1894)
«Феденька, вы можете делать в этом театре все что хотите! Если нужно поставить оперу, поставим оперу. Для вас» (1896).
«Из исполнителей мы отметим господина Шаляпина, обширный по диапазону бас которого звучит хорошо, хотя и не особенно сильно в драматических местах. Играет артист недурно, хотя хотелось бы поменьше величавости и напыщенности» (1896).
«Вспоминается один осенний вечер 1904 года. Меня внезапно известили, что сегодня вечером у меня будут гости, и много гостей: приехал в Москву Горький, обещал приехать Шаляпин, будут петербуржцы и многие товарищи, которые все уже извещены и приедут непременно. Действительно, к вечеру собралось немало народу. А Шаляпин, как только вошел, сейчас же заявил нам шутливо:
— Братцы! Петь до смерти хочется!
Он тут же позвонил по телефону и вызвал Сергея Васильевича Рахманинова и ему тоже сказал:
— Сережа! Возьми скорее лихача и скачи на «Среду». Петь до смерти хочется. Будем петь всю ночь!
Рахманинов вскоре приехал. Шаляпин не дал ему даже чаю напиться. Усадил за пианино — и началось нечто удивительное. Это было в самый разгар шаляпинской славы и силы. Он был в необычайном ударе и пел действительно без конца. На него нашло вдохновение. Никогда и нигде не был он так обаятелен и прекрасен, как в этот вечер».
«Одним великим художником стало больше» (1898).
«Главным украшением спектакля был Шаляпин, исполнивший роль Грозного. Он создал очень характерную фигуру».
«Театр готовился к постановке «Евгения Онегина». Роль Гремина была поручена Шаляпину. В этом спектакле я не была занята, и Мамонтов пригласил меня на первую генеральную репетицию, на которой присутствовали лишь свои. Из дверей, ведя под руку Татьяну, вышел Гремин-Шаляпин. Он был так значителен, благороден и красив, что сразу завладел вниманием всех присутствовавших… Я уже не могла оторвать взора от Шаляпина. Вот встреча с Онегиным и наконец знаменитая ария «Любви все возрасты покорны…» …Я внимательно слушала Шаляпина. И вдруг среди арии мне показалось, что он произнес мою фамилию — Торнаги. Я решила, что это какое-то русское слово, похожее на мою фамилию; но все сидевшие в зале засмеялись и стали смотреть в мою сторону. Савва Иванович нагнулся ко мне и произнес по-итальянски: «Ну, поздравляю вас, Иолочка! Ведь Феденька объяснился вам в любви…»
«...Его влекли все области искусства. Он не мог видеть карандаш, чтобы сейчас же не начать им рисовать. Притом где попало — на скатертях в ресторанах, на меню, на газетах...»
«Вот плоть от плоти его, человек, своими силами прошедший сквозь терния и теснины жизни, чтобы гордо встать в ряд с лучшими людьми мира, чтобы петь всем людям о России, показать всем, как она — внутри, в глубине своей — талантлива и крупна, обаятельна».
«Решительно, из Шаляпина вышел бы замечательный художник, если б он не был удивительным артистом. Он не только поет, играет — он рисует, он лепит на сцене. Эта зловещая голая фигура, завернутая в черное покрывало, гипнотизирует и давит зрителя».
«Вспоминается мне один из званых обедов у Шаляпиных в Зачатьевском переулке. Стол был усыпан пармскими фиалками, около каждого прибора была карточка приглашенного. Меня очень важно посадили между Рахманиновым и хозяином дома. Были еще М. А. Слонов, Ф. Ф. Кенеман, балерина итальянка Джури с мужем Карзинкиным, очень хорошим человеком… Здесь же были И. М. Москвин, К. А. Коровин, В. А. Серов — одним словом, блестящее общество артистов и художников…»
«В столовой на огромном столе, покрытом белоснежной скатертью, стояли закуски, графин с водкой и бутылка красного вина «Бордо». Это было любимое вино отца и посылалось ему специально из Франции, на этикетке стояла надпись: Envoi special pour M. Chaliapine. За столом уже сидели домашние и друзья отца: Коровин, Сахновский и другие. Отца встретили импровизированным тушем... Отец был в отличном настроении, рассказывал смешные анекдоты, соперничая в этом с К. А. Коровиным…»
В разгар ужина появились И. М. Москвин, Б. С. Борисов и А. А. Менделевич.
«С их приездом за столом стало совсем оживленно… Отец, вспомнив свои юные годы, когда мальчиком служил он певчим в церковном хоре, предложил Ивану Михайловичу спеть вместе с ним несколько церковных песнопений. На два голоса с Москвиным они замечательно спели «Ныне отпущаеши раба твоего...» и «Да исправится молитва моя...». Затем отец попросил Исая спеть еврейские песни.
Высоким тенорком Исай затянул еврейскую песенку, к нему примкнули Борисов и Менделевич и, наконец, сам Федор Иванович. Еврейский хор получился блестящий. Особенно старался Исай: откинув назад голову, прикрыв глаза и держа в руках платочек, он, упиваясь мелодией, выделывал какие-то рулады, а отец гудел на низких басовых нотах. Первым не выдержал и захохотал отец — это было сигналом к общему громогласному смеху.
— Ну а теперь надо закончить вечер оперой! — И вдруг, схватив графин с водой и держа его на плече, отец запел, идя вокруг стола: «Ходим мы к Арагве светлой каждый вечер за водой...».
За ним встал Москвин, а затем и все остальные. Процессия двинулась по всем комнатам и с пением вернулась в столовую».
О вечеринке в Сен-Жан-де Люзе:
«Тут было много знаменитых артистов: скрипач Жак Тибо, композитор Равель, Чарли Чаплин и другие. Играли сонату для двух скрипок, причем Тибо, уступив первое место известному русскому артисту, согласился занять место второй скрипки. Чарли Чаплин, забыв или отказавшись помнить, что он мировой Шарло, удалился в глубину холла, в котором мы ужинали, преобразился в японскую гейшу и спел несколько японских песен с необыкновенным даром подражания. Что касается Феди, то, оставив в стороне свой голос и свой гений, он сел за маленький гримировальный столик и как по волшебству превратился в кокетку 1900 года, совершающую свой туалет, с неподражаемыми ужимками, заставляющими забыть его рост и пол. Этот вечер завершился богатым ужином, на котором сами артисты подавали волжские стерляди наряду с великорусскими рябчиками…»
«Я еще понимаю, если побудет такой народный артист республики за границей несколько месяцев — скажем, полгода, даже год — подлечится, отдохнет и вернется восвояси, к себе, в СССР. А если он путешествует по Америкам и Европам разным — годы, да встречается там со своими знакомыми — «бывшими» русскими каждодневно, да, гастролируя в театрах всех материков, зашибает громадную деньгу, приобретает дома, имения и виллы? <...> Кто он тогда? Народный ли артист республики или… заслуженный артист императорских театров и солист его величества?
Почему мы молчим? Почему не положить предел издевательству и наглости над всем СССР этого свиты его величества народного артиста республики?
Почему нам не заявить, что нет места среди работников искусств, среди людей, носящих почетное звание народного артиста республики, — людям-хамелеонам, ренегатам, подобным господину Шаляпину?» (1927)
Стихотворение «Господин «народный артист», опубликованное в газете «Комсомольская правда» 2 июня 1927 года:
«Вынув бумажник из-под хвостика фрака,
Добрейший
Федор Иваныч Шаляпин
на русских
безработных
пять тысяч франков
бросил
на дно
поповской шляпы.
Ишь сердобольный,
Как заботится!
Конешно,
плохо, если жмет безработица…»
«Все прекрасно знают, что Шаляпин заработал огромные деньги, составил себе немаленькое состояние, и ссылки такого человека на денежный характер препятствий к приезду на несколько месяцев в свою страну не только кажутся неубедительными, но носят в себе нечто смешное и отталкивающее. Единственным правильным выводом из создавшегося положения было бы для Шаляпина, несмотря на лишение его звания народного артиста, приехать в Россию и здесь своим огромным талантом искупить слишком долгую разлуку… Конечно, Шаляпин уже давно как бы приостановился в своем творчестве. Это постигает часть наших артистов за границей и вообще людей, начинающих эксплуатировать свою славу, а не жить для творчества. Оба эти момента сказались на Шаляпине. Его оперный и концертный репертуар застыл. Но ни в каком случае нельзя отрицать, что Шаляпин сохранил в очень большой мере свои необыкновенные голосовые данные и остается тем же замечательным артистом, каким и был».
«Как ярко и точно я помню его монолог Бориса на дягилевских концертах в Париже (весной 1907 года)! Во фраке, почти без мимики, он дал нам великое художественное потрясение, и не нам одним, русским, а и французам, которые ни слова по-русски не понимали. А в Москве, в «Русалке», когда он в первом действии вставал с бревна, около двух третей партера невольно встало тоже. Я это видел. Это потрясение, это забытье себя нам, грешным, милее всякого законченного искусства. Очень большая фигура ушла с его смертью в прошлое, и людям, его не видевшим, несмотря на всякие граммофоны, трудно, вернее, невозможно, будет его себе вообразить».
